греция, эмоциональное. Просто набор слов.В казанском дьюти фри, который как будто ограбили, работница зала сказала мне самую прекрасную вещь, которая прошла лейтмотивом от начала и до конца. "Девушка, а кто вам может запретить?".
Действительно.
Ревела ровно 2 раза. Первый раз увидев море в иллюминатор самолета. Самолет просто летел в него практически вертикально и я была бы рада умереть именно в этот момент. Представьте, рассвет, самолет, а ты больше никогда не будешь терпеть эту боль, которая раздирает тебя изнутри тысячами маленьких скальпелей, воткнутых в твой желудок.
Боль, самолет, море, флоренс энд зе машин и слезы, через которые ты будто выливаешь весь этот груз безызвестности, тяжести, года больниц, года таблеток, безысходности, торга, смирения, расставаний. А глаза слепит от солнца и ты не можешь отвести их от потолка. Момент отчуждения от старого, момент ощущения, что как бы то ни было, у тебя все будет хорошо. То есть даже не хорошо. А что будет так, как будет и именно это уже по определению хорошо.
искупление.
Ночное море, много вина, ветер, земфира сорванным на двоих голосом. Во мне нет пустоты. Я не слышу ее. Я думаю о том, что мы будем делать завтра, во сколько проснемся, что будет на завтрак, мазаться ли мне кремом от загара 30 или 50 спф, о том, что на работе я оставила кучу дел на потом и как я буду их выполнять, вернувшись. Я думаю о том, хватит ли нам денег сгонять на санторини или лучше забить на это и жить в свое удовольствие. Я думаю.
думаю.
думаю.
а вокруг море. Волны разбиваются о близлежащие скалы, и если ты закрываешь глаза, то кажется, что волна поднимается от низа твоего живота и разбивается о мозг. Прибой набежал и отбежал. Акустика и пьянство творят невероятные чудеса самоощущения.
Читаю стихи арбениной на балконе, читаю бродского, быкова и полозкову, гуляя по прибою, практически в полный голос. чужие слова проходят от диафрагмы до рта и куда-то уходят.
Не считаю дни. Все еще думаю. Все еще боюсь сгореть. Ничего не болит. Ветер мешает ходить. Я была бы как гребанная мэрри поппинс, если бы у меня был зонт и двое детей на попечении. Но я не она, поэтому твердо стою, держась за столб. Нет, его нельзя отпустить.
Метакса, потерянная совесть, потерянное в море любимое кольцо, платье за 5 тысяч деревянное от соли.
Руки. Губы. Какие-то люди. Чьи-то рты. Прожигающие кожу взгляды. А тебе снова протягивают текилу. Подставляю кому-то шею. Твердая крупная морская соль нежная наполовину обгоревшая кожа и влажный язык. Курить паровозом, прожигать свои и чужие губы концом сигареты, сломать стул. Думать, что тебе подвластно все, что ты как супергерой можешь сделать здесь и сейчас абсолютно все, как минимум, перевернуть вселенную. Чертовская уверенность в себе и, наконец-то, боже мой, наконец-то! уверенность в завтра. Слишком громкая музыка. Паша, мы все проебали, паша. Трогать безгранично милых таких родных таких своих людей за лицо. Крепко обнимать. Никогда не отпускать. Никогда. Никогда. Уходить из каких-то подворотен. Уходить с ночных пляжей. Пора. С утра номер завален песком и негнущейся от соли одеждой.
Все еще ничего не болит. Я чувствую невероятную радость, когда съедаю самый вкусный томатный суп в моей жизни и не чувствую боли. Нигде. Ее нет. Все еще думаю, что боюсь есть огурцы и что так смеяться нельзя. Мы слишком громко смеемся. Слишком много смеемся. Я никогда так не смеялась, как там. От любого бреда, который придумали сами. Я не могу идти, потому что смеюсь. Присаживаюсь на корточки, содрогаюсь всем телом и вытираю слезы, которые текут по щекам. Щеки постоянно с черными подтеками от некачественной туши, от которой чешутся глаза. Глаза от этого становятся как у креветки. Разумеется, мы потерялись в городе. потерялись во времени, в людях. Щеки все еще черные и я приезжаю домой с ненакрашеными ресницами.
Ночь отхода. Ночь отдыха превращается в самую жуткую ночь. Не могу заснуть, ворочаюсь, засыпаю и сны такие близкие, и такие насущные, что становится страшно от осознания, что это действительно происходит на самом деле. Слишком все реально. Съезжаю от родителей, ем рулеты с человеческими волосами, задыхаюсь, вызываю скорую для девочки, мозг которой поместился в пробирке. Хожу по каким-то огромным неизвестным залам. меня кусают опоссумы, я заражаюсь бешенством и брожу по темному лесу в поисках людей.
Утренняя греция пахнет мелом. Мелом и какой-то невозможной свежестью, которую никогда не встретишь в городе. Пахнет чистотой, белизной, если она, конечно, имеет запах, немного алкоголем и сигаретным дымом. Солью и влажностью почему-то не пахнет.
В конце я все также смеюсь. Все также сижу на деревянном полу заброшенного кафе, смотрю через забрызганное морской пеной стекло на мигающий зеленым огоньком маяк. Не думаю. Слышу тишину внутри. И регину спектор.
На рассвете сажаю человека в такси и понимаю, что больше никогда его не увижу. Я никогда не повторю те моменты, в которых я была здесь живая, настоящая, горящая. Счастливая была. А их так много, и в каждом из этих моментов уже нет меня. Каждую прошедшую секунду, минуту, час, день, неделю я - это мертвая я. Исчерпавшая себя, время и моменты до иссушения. Которая пила их залпом и слизывала соль с запястья.
Летим назад. Реву второй раз. Уже от счастья, от наполненности, от того, что тишина все еще со мной. А потом засыпаю.
Наверное первый раз в самолете я засыпаю по-настоящему.
Главное сейчас это все не растерять. Главное помнить о том, что жизнь не ограничивается офисом домом кино любимой пастой с курицей и беконом и большим латте с карамельным сиропом. Нет. Главное не забыть это чувство и обещать себе делать все возможное в жизни, чтобы оно посещало тебя как можно чаще. Вне зависимости от методов.
П.с. третий раз реву в такси в четырке, которое везет меня от вокзала до дома, когда моя задница прочувствовала каждую колдобину на дороге, а мозг прочувствовал всю боль матерей, которые ждут с зон своих сыновей.